До прихода советской власти в Бурятии было 16 тысяч лам и множество дацанов. К концу Великой Отечественной войны лам оставалось всего пятьсот, дацаны были закрыты. В 1945 году началось строительство первого дацана при советской власти, в 1991 году при нём основали буддийский университет. Колесо сансары пошло на очередной оборот.
Под присмотром божеств
В главном соборном храме Иволгинского дацана — Согчен дугане — прохладно и спокойно. Через левую дверь входят верующие, направляясь вперёд, к алтарю, уставленному статуями Будды и бодхисатв. Перед алтарём — длинные столы, на которых горками насыпаны конфеты, печенье, монеты, стоят открытые пакеты с молоком. Над столом к стеклу, ограждающему алтарь, прикреплён лист бумаги, на котором крупно напечатано: «Рис, зерно, пшено и другие сыпучие продукты на стол не класть».
В центре зала сидят за низкими столиками монахи в шафранно-бордовых одеждах. Они то ли читают, то ли поют мантры на старотибетском, тихонько перелистывая вытянутые в ширину страницы молитвенников, традиционно сделанных в форме листьев священного дерева бодхи. Каждый ведёт свою партию, их голоса наполняют храм, напоминая пчелиный гул в летний полдень.
00_aleksey_bushov_buddistskiy_lama.-417208.jpg
Буддийский лама. Фото: Алексей Бушов
Статуи святых многочисленны и разнообразны — яркие, многоглазые, многоголовые, многорукие. В центре — большая золотая скульптура Будды Шакьямуни, изготовленная монгольскими мастерами в подарок Иволгинскому дацану. Слева от неё — Зелёная Тара. Человек успевает лишь моргнуть, а она уже тысячу раз облетела вокруг Земли, помогая каждому, кто её об этом просит. Справа — Белая Тара, символизирующая сострадание, богиня медитации и покровительница практик долгой жизни.
Пройдя вдоль всего алтаря и оставив подношения, нужно пятиться по направлению к правой двери, ведущей из храма. Поворачиваться к божествам спиной невежливо, это можно сделать, только отступив на несколько шагов. Центральные двери закрыты до особых случаев — в них входят ламы, проводящие молебны.
Тара в переводе означает Спасительница. По преданию, достигнув совершенства и освобождения, она отказалась от нирваны из сострадания к людям. Существует 21 воплощение этой богини, у бурят больше всего почитаются Зелёная Тара и Белая Тара.
Зелёная Тара восседает на лотосе, спустив с него правую ногу, чтобы по первому же зову прийти на помощь. Если человека одолевают демоны, достаточно прочитать её мантру «Ом Дари Дудари Дури Суха», чтобы злые силы отступили. Причём мантра работает, даже если её не помнить целиком, достаточно произнести часть.
Белая Тара помогает спастись от болезней и других угроз жизни. Чтобы уберечься от беды, достаточно произнести её имя. Российские буддисты ассоциировали с нею двух императриц. Елизавета Петровна признала буддизм одной из государственных религий страны. Екатерина II в 1764 году учредила пост Пандито Хамбо-ламы. Первого из них — Дамба-Даржу Заряева она пригласила в Москву как делегата, когда нужно было составить новое религиозное уложение для последователей различных религий. С тех пор каждый Пандито Хамбо-лама давал особую клятву верности Белому царю, пока в стране не сменилась власть.
1. Никто нас не спасает, кроме нас самих, никто не вправе и никому не по силам сделать это. Мы сами должны пройти по пути, но слова Будды явственно укажут его.
2. Мысли — предтеча (всех дурных) состояний. Если кто-либо поступает или говорит, и мысли его недобры, страдание следует за ним, как колесо следует за копытом буйвола.
3. Как дождь пронизывает крытый соломой домишко, так и похоть проникает в неразвитый ум.
4. Сосредоточение — путь к бессмертию, легкомыслие — путь к смерти. Собранные разумом не умирают, легкомысленные подобны мертвецам.
5. Обуздание мысли, едва сдерживаемой, легковесной, спотыкающейся где попало, — благо. Обузданная мысль приводит к счастью.
6. Ночь длинна для пробудившегося, долог путь для изнуренного дорогой. Долог же и процесс осознания (повторяющимся существованием) духовной незрелости тому, кто не знает истинной сути вещей.
7. Один день мудрого и медитирующего человека воистину лучше ста лет человека не имеющего ни мудрости, ни самоконтроля.
8. Отрешиться от всего зла, приумножать добро, очистить свой разум: Вот совет всех Будд.
9. Нет привязанностей — нет страданий.
10. Мир идет изнутри, не ищи его снаружи.
11. Нет заблуждения большего, чем ненависть, и нет ничего величественней терпения. Поэтому я стремлюсь всегда и везде учиться терпению.
12. Что толку в красноречии человека, если он не следует своим словам?
13. Ты будешь наказан не за свой гнев; ты будешь наказан своим гневом.
14. Ваш ум — всё. Вы становитесь тем, что думаете.
15. Мы — то, что мы думаем. Все, что мы есть, возникает с нашими мыслями. Своими мыслями мы создаем мир.
16. Не жизнь, и не богатство, и не власть делают из человека раба, но лишь его привязанность к жизни, богатству и власти.
17. Если странствующий не встретит подобного себе или лучшего, пусть он укрепится в одиночестве: с глупцом не бывает дружбы.
18. Даже ливень из золотых монет не принесет удовлетворения страстям. Мудр тот, кто знает: страсти болезненны и мало от них радости.
19. — Не убивай, береги жизнь всего живого. — Не кради, не грабь, не отнимай у людей произведения их труда. — Будь целомудрен и в мыслях, и в жизни. — Не лги; говори правду, когда нужно, бесстрашно, но любовно. — Не говори дурного о людях и не повторяй того дурного, что говорят о людях. — Не клянись. — Не трать время на пустые речи, но говори дело или молчи. — Не корыстуйся и не завидуй, а радуйся благу ближнего. — Очищай сердце от злобы, никого не ненавидь и люби всех. — Побеждай ярость любовью, отвечай добром на зло, скупость побеждай щедростью, лжеца — словом правды.
20. Счастье — это не удачное сочетание внешних обстоятельств. Это просто состояние вашего ума.
21. Терпение — это противоядие от гнева.
22. Существуют две истины — о страдании и возникновении страдания. Главная причина страданий — в неуемности человеческих желаний. Однако эти желания не ведут к счастью. Они либо неисполнимы, и это приносит печаль, либо исполняются, и тогда мы убеждаемся в эфемерности своего счастья, а страх потери лишает его смысла. Но мы продолжаем желать вновь и вновь, и именно эта ненасытная жажда толкает нас от одной вереницы страданий к другой.
23. Посвятивший себя суете и не посвятивший себя размышлению, забывший цель, цепляющийся за удовольствие завидует самоуглубленному.
24. И не было, и не будет, и теперь нет человека, который достоин только порицаний или только похвалы.
25. Как в дом с худой крышей просачивается дождь, так и в плохо развитый ум просачивается вожделение.
26. Победа порождает ненависть; побежденный живет в печали. В счастье живет спокойный, отказавшийся от победы и поражения.
27. Чувства у него спокойны, как кони, обузданные возницей. Он отказался от гордости и лишен желаний. Такому даже боги завидуют.
28. Вы сами себе учитель.
29. Собственность — это не вещи, а мысли. Можно иметь вещи и при этом не быть собственником.
30. Все вы идёте к истине различными путями, а я стою на перекрестке и ожидаю вас.
31. Следует бояться не возникновения мыслей, а промедления в их осознании.
32. Умному человеку достаточно несколько мгновений, связанных с мудрым человеком, чтобы постичь истинный закон жизни.
33. Ведь некоторые не знают, что нам суждено здесь погибнуть. У тех же, кто знает это, сразу прекращаются ссоры.
34. Он не находит удовлетворения даже в небесных удовольствиях. Полностью просветлённый ученик радуется только уничтожению желания.
35. У него спокойная мысль, и слово спокойно и деяние. У такого спокойного и освобождённого — совершенное знание.
36. Кто смотрит на мир, как смотрят на пузырь, как смотрят на мираж, того не видит царь смерти.
37. Лучше будет, если взамен тысячи слов Ты отыщешь одно, но такое, что вселяет Мир. Лучше будет, если взамен тысячи стихов Ты найдешь один, но такой, что покажет Красоту. Лучше будет, если взамен тысячи песен Ты найдешь одну, но такую, что дарует Радость.
38. Приятно смотреть на благородных; быть в их обществе — благо. Да будет всегда счастлив тот, кто не видит глупцов.
39. В мире существует множество учений, но тому, кто сам заковал себя в кандалы, уже не помогут никакие учения.
40. Пусть он спешит совершить благое; от зла пусть он удерживает свой ум. Ибо ум того, кто не спешит делать добро, находит удовольствие в зле.
41. Пусть он откажется от гнева, пусть он оставит самодовольство, пусть он превозможет все привязанности. Никакие несчастья не случаются с тем, кто не привязан к имени и форме.
42. Как дерево, хотя и вырванное, продолжает расти, если корень его не повреждён и крепок, так и страдание рождается снова и снова, если не искоренена склонность к желанию.
43. Часто красноречие затеняет истинный смысл слов.
44. Пусть смотрит он не на ошибки других, на сделанное и несделанное другими, но на сделанное и несделанное им самим.
45. Ни на земле, ни на небе, ни в океане, ни в горах не отыскать места, где бы человека не смогла победить смерть.
46. Не потому он старший, что его голова седа. Он в преклонном возрасте, но называют его «состарившимся напрасно».
47. Забудьте обо мне, будьте светом для самих себя. Кто обрящет свет и прибежище в истине и не станет искать их ни в чём ином, кроме самого себя, тот будет истинным учеником моим, вступившим на истинный путь.
2560px-ivolginskiy_dacan_foto_wikipedia.org_arkadiy_zarubin.jpg
Иволгинский дацан. Фото: wikipedia.org, Аркадий Зарубин
Очевидное-невероятное
Одна из главных святынь дацана — тело XII Пандито Хамбо-ламы Даши-Доржо Итигэлова, официально умершего в 1927 году. Сев в позу лотоса, он завещал собравшимся вокруг ученикам проверить его тело через 75 лет, а потом попросил читать ему молитву-благопожелание для умершего. Те стали отказываться, и лама сам приступил к чтению молитвы, так что ученикам пришлось присоединиться. Когда Итигэлов перестал подавать признаки жизни, его похоронили в той же позе в кубе, сделанном из кедрового дерева.
7 сентября 2002 года восьмидесятилетний Амгалан Дабаев, единственный, кто ещё помнил место захоронения ушедшего в нирвану ламы, указал это место XXIV Пандито Хамбо-ламе Дамбе Аюшееву. Три дня спустя тело Итигэлова перенесли в дацан. Ещё через шесть лет для него выстроили особый дворец, копию Деважин дугана, которую в своё время спроектировал для Янгажинского дацана сам Итигэлов. Там его можно навестить и попросить о помощи. Лама не ест и не пьёт, но за шесть лет после открытия саркофага набрал около десяти килограмм. Кроме того, он регулярно потеет. Смотритель Бимбо-лама, время от времени переодевающий тело, отмечает, что от него исходит благоухание.
hram_itigelova_foto_wikipedia.org_arkadiy_zarubin.jpg
Храм Даши-Доржо Итигэлова. Фото: wikipedia.org, Аркадий Зарубин
Группа учёных во главе с профессором Виктором Звягиным провела исследования тела Хамбо-ламы и отметила отсутствие трупного запаха, эластичность кожи, подвижность суставов и тот факт, что белок в тканях Итигэлова по характеристикам не отличается от белка живых людей. При этом профессор не мог аттестовать ламу как живого — температура тела оказалась ниже 20 градусов, а это «абсолютный признак смерти».
Во время восьми больших богослужений-хуралов тело Хамбо-ламы переносят в Согчен дуган, чтобы он мог принять участие в молебнах. Служители говорят, что в эти периоды Итигэлов особенно сильно потеет и его приходится постоянно протирать салфетками. Люди рассказывают о волшебных исцелениях и других чудесах, происходящих в непосредственной близости от Драгоценного тела.
d_itigelov.jpg
Пандито Хамбо-лама Даши-Доржо Итигэлов. Фото: wikipedia.org
Впрочем, чудеса Итигэлов творил ещё при жизни. Так, он благословил триста янгажинских казаков, уходящих на Первую мировую войну. Все до единого вернулись целыми и невредимыми. Рассказывают, как Хамбо-лама спешил в дацан и раздвинул воды озера, чтобы не объезжать его, а проскакать к цели напрямую. В начале ХХ века, говорят, бурятские ламы умели многое — левитировали, становились невидимыми, телепортировались из одного места в другое. Когда буддизм в России пришёл в упадок, практики такого уровня исчезли. Но сейчас гонения на священников остались далеко позади. Спустя 75 лет Итигэлов вернулся, чтобы помогать тем, кому это нужно. В дацане вновь ламы проводят службы и обучают новых учеников.
Свет учения
В 1991 году Центральное духовное управление буддистов России решило учредить высшее учебное заведение. Его открыли при Иволгинском дацане, дав название «Даши Чойнхорлин», что в переводе с тибетского означает «Земля счастливого учения». Первых педагогов приглашали из Тибета и Индии, кроме того, было несколько бурятских лам, получивших буддистское образование в Монголии.
Первым в Буддийском университете открылся философский факультет. Одна из форм обучения — диспуты. Простые длятся одну минуту, сложные могут тянуться до нескольких суток. Великие ламы способны обсуждать вопросы философии несколько дней и ночей, не прерываясь. Кроме того, студенты изучают логику, общую философию, старомонгольскую письменность, тибетский и английский языки и другие предметы.
aleksandr_kiselev_ivolginskiy_dacan.-430468.jpg
Комплекс Иволгинского дацана. Фото: Александр Киселёв
Со временем открылись и другие факультеты: медицинский, буддийской живописи (танкописи) и тантрический. Сложнее всего даётся последний: чтобы поступить на этот факультет, необходимо сначала восемь лет обучаться философии в университете и ещё восемь — в Индии.
«Необходимо закончить шестнадцатилетний курс общефилософского образования, только после этого желающие могут перейти к обучению тантре. Она по силам далеко не всем, практики требуют большой дисциплины. Можно сравнить сутру и тантру как два пути на вершину горы. Первый — более пологий и безопасный, но он длиннее, за одно воплощение его не одолеть. Второй — крутой и быстрый, позволяет достичь просветления в течение одной жизни, но и риск сорваться очень велик».
Дид Хамбо лама Буддийской традиционной Сангхи России по Республике Бурятия Дагба Очиров
Дид Хамбо-лама Дагба Очиров — один из первых выпускников университета, он окончил философский факультет. Судьбу ламы ему предрёк дед, который в 1911 году, шести лет от роду, уехал из России учиться в Монголию, а в 1930-е годы вернулся уже в Советский Союз. «Когда его отправляли из Монголии домой, все понимали, какая в стране ситуация, и предупреждали: «В храмы не иди», — вспоминает Дагба-лама. — Он прошёл Великую Отечественную войну, потом женился. Когда я был маленький, дед мне говорил: «Ты станешь ламой». Я не верил, конечно, — советское время, какие ламы! Закончил педагогический институт по специальности «преподаватель химии и биологии», преподавал, работал инженером-химиком, заведующим лабораторией, начальником очистных сооружений… А когда в 1990-е годы открылся наш университет, я приехал сюда учиться. Меня приняли, поставив условие: пройти обучение полностью с первого курса, отказавшись от привычной жизни. Так что сидел я, тридцатилетний усатый дядька, с четырнадцатилетними подростками в одном классе. Самая счастливая пора была!»
Важнейшие духовные постулаты Будды
Будда не допускал и мысли во всеуслышание провозгласить себя Богом или пророком, он просто скромно рек о том, что явилось ему в момент просветления. Его уроки отражают меру его понимания вселенной и внутреннего мира человека. И это понимание, как показывает время, поистине безмерно. Если стараться осмысленно следовать этим урокам, то в нашей жизни расцветет все то, чему суждено расцвести, не завянув до срока из-за банальной душевной черствости. Вот главнейшие из этих заветов:
- Самая великая сила во вселенной — Любовь. Вечная закономерность мироздания заключена в ее победоносной силе. Ненависть и презрение являются весьма сомнительным оружием против подобных проявлений. Только любовь способна вдохновить и наполнить жизненными силами доброго человека и, напротив, обезоружить злого.
- Всякого человека характеризует не то, что он изрекает, а то, что он делает. Если кто-то одарен красноречием и использует его во благо, изрекая неопровержимые истины — это, конечно, прекрасно, но далеко не делает его мудрецом. Если же человек живет по законам вселенной — в любви, отсутствии страха, согласии с ближними, и к тому же проявляет стойкость к неисчислимым соблазнам и храбрость перед лицом смерти — он является по-настоящему мудрым.
- Никто не в силах прожить твою жизнь за тебя. Каждый сам должен пройти по своему пути, не привлекая по возможности сторонних людей для решения своих задач. И если даже найдется доброжелатель, кто по собственному волеизъявлению захочет что-то сделать за тебя, это будет медвежьей услугой, не позволяющей в должной степени раскрыться твоему собственному творческому потенциалу.
- Правду невозможно скрыть. Все, наверное, слышали, что тайное становится явным, а ведь эта истина была известна еще в седой древности. Великий Гаутама учил, что солнце, луну и правду не спрятать, как ты ни пытайся.
- Найдите покой внутри самого себя. Спокойствие и умиротворенность живет внутри каждого из нас и никто не в силах одарить нас ими извне.
- Секрет здоровья — наполненная жизнь в настоящем. Не стоит свое сознание без остатка переносить в тщетные воспоминания или бесплодные мечты о будущем. Настоящее есть та золотая нить, связывающая нас с реальностью, и лишь тот, кто всецело пребывает в настоящем, обретает психическое и физическое здоровье.
- Добро должно быть обращено ко всем. Следует проявлять мягкость к юным, сострадание к пожилым и немощным, терпимость к слабым духом и заблуждающимся. Ведь были и будут впоследствии моменты, когда вы представляли или будете представлять собой нечто подобное. Благородство и сдержанность — настоящая панацея от невзгод, ибо и к вам в будущем будут зеркально обращены те же проявления человеческой души.
- Смени зависть на восхищение. Зависть к чужому счастью, везению или таланту иссушает душу и обесточивает нервную систему человека. Нужно попытаться найти в себе силы сублимировать это деструктивное чувство в восхищение, и посредством культивирования данного состояния души можно взрастить в себе те качества, которые ранее вызывали зависть.
- Слова — это великое лекарство и яд одновременно. Неосмотрительно произнесенное слово может произвести убийственный эффект на вашего ближнего, но и наоборот — имеет спасительную силу. Все зависит от того, какие это слова, и с каким духовным посылом они произнесены.
- Хочешь, чтобы что-то стало твоим — отпусти это. Существует самый надежный способ потерять что-либо — нужно просто, вцепившись мертвой хваткой, не желать расстаться с этим ни на мгновенье. Соответственно есть и обратный эффект, когда вселенная воплощает в жизни отдельного человека то сокровенное, о чем он мечтал, но отпустил, не присваивая это себе априори.
- Мысли формируют реальность. Тем, чем мы являемся, мы стали благодаря, и только благодаря своим мыслям. Они изменчивы и скоротечны в отличие от текущего момента жизни — он на первый поверхностный взгляд статичен и инертен. Но стоит изменить собственные мысли и задержать внимание на них как можно более продолжительное время — реальность начнет быстро преобразовываться в ту сторону, в которую мы ее направили своим мыслительным потоком.
- Не стоит воспринимать все на веру. Старайтесь с должной степенью равнодушия относиться к разным домыслам и пересудам, что слышны вокруг, не допускайте их слишком близко к своему сердцу и разуму, не давайте им овладеть вами, иначе вы рискуете стать манипулируемыми извне. Самое ценное что у вас есть — это индивидуальный жизненный опыт, который хоть и не застраховывает вас от ошибок, зато гарантирует личное совершенствование. Полезно развивать в себе критическое мышление, не полагаясь слепо на авторитет говорящего. Есть, конечно, и обратная сторона этой истины, которая состоит в том, что нельзя превращаться в абсолютного циника, не принимающего никаких добрых советов. Таких в народе принято называть неверующим Фомой. Чтобы обрести гармонию в вопросе веры или неверия, нужно опираться на свою природную интуицию, предварительно развив ее до возможного предела.
- Искать друзей нужно очень избирательно. Есть современная, довольно затертая поговорка: скажи, кто твой друг, тогда скажу тебе, кто ты». Она всего лишь интерпретирует древнюю буддийскую истину о том, что мы действительно постепенно, незаметно для самих себя начинаем походить на тех, с кем мы дружим, или даже превращаться в их духовных фантомов. Еще есть опасность, таящаяся в неискренности и коварности так называемых друзей, которые в этом случае могут заменить несколько злейших врагов.
- Духовное совершенствование — не роскошь для избранных, а жизненная необходимость для каждого. Подобно свече, что не может гореть без огня, человек не может полноценно жить без духовной работы над собой. Только просветленный дух в силах напитать физическое тело жизненной энергией и продлить его здоровье.
- Нет на свете того, кто более достоин вашей любви, чем вы сами. Почти нет человека во всей вселенной, который бы по достоинству оценил вас, особенно в случае, если вы сами не испытываете к себе любви и вам скучно с самим собой. Бог заложил в каждую душу бесценное сокровище, прекрасное в своей неповторимости, и только лишь поэтому стоит найти повод для любви к себе. Если же при всем желании такого повода не отыскивается, стоит задуматься о возвращении своей душе первозданного божественного облика, и впоследствии любовь к себе и ко всему окружающему станет нормальным вашим состоянием.
- Три наиболее значимые вещи. Как учит великий и добрейший Будда, по большому счету есть только три наиважнейшие вещи, о которых нужно заботиться каждому, пока он еще дышит: насколько глубоко мы любили, насколько легко мы жили и насколько просто расставались с ненужным.
Любовь, освободительница ума, вмещает в себе всё, сияя, сверкая и излучая.
20210722-dsc_0004.jpg
Вид на Южные ворота Иволгинского дацана. Фото: Ольга Ладыгина
В университете обучается около 120 хувараков — студентов. Стипендии не предусмотрено, но жильё и еду они получают бесплатно, за счёт пожертвований и подаяний прихожан. Выпускникам вручают дипломы государственного образца по специальности «философ», «танкописец» или «эмчи-лама», то есть лекарь.
В гостях у ламы
Чтобы обратиться к ламе за советом, нужно уточнить в информационном центре, кто из лекарей или астрологов принимает посетителей. В прихожей деревянного дома, где живёт Дид Хамбо-лама Очиров, стоят старенький потёртый диван и кресло для ожидающих своей очереди. Из комнаты доносятся тихие голоса, время от времени прерываемые постукиванием камушков — лама бросает их, прежде чем ответить на тот или иной вопрос. Через некоторое время из дверей выходит, прощаясь с ламой, пара молодых людей — можно заходить внутрь.
Перед посещением рекомендуется совершить гороо — ритуальный обход территории монастыря по часовой стрелке нечётное количество раз. По пути нужно по три раза вращать молитвенные барабаны хурдэ, установленные вдоль тропы. В каждом из них намотаны на ось от нескольких сотен до миллиона свитков с сутрами, так что, повернув барабан один раз, человек «читает» сразу множество молитв.
В знак уважения ламе можно поднести хадак — шёлковый шарф, символизирующий пожелание счастья и мира. Его подают на ладонях обеих рук, слегка придерживая сверху пальцами. Белый хадак означает чистые помыслы, святость, благополучие. Синий — гармонию, доброту и спокойствие. Жёлтый — веру, процветание, учение Будды, а также достаток и стабильность.
В благодарность за консультацию ламе делают пожертвование в любой форме — деньги, продукты, подарок.
Новое в блогах
Дхаммапада — знаменитый буддийский сборник изречений, составленный на пали. Он входит в качестве составной, но вполне самостоятельной части в буддийский Канон и помещается обычно в пятой части Сутта-питаки, называемой Кхуддака-никаей.
Название Дхаммапада состоит из двух слов, каждое из которых многозначно. О слове «дхамма» будет подробнее сказано ниже; сейчас же стоит только заметить, что оно могло значить «добродетель», «закон», «учение» (в частности, буддийское), «религия», «элемент», «качество», «вещь», «явление» и т. д. Слово «пада» в равной степени означало «стезя», «путь», «место», «средство», «причина», «основа», «слово», «стих», «нога» , «след» и т.д. (см. объяснение значения слова «пада» в Абхидханападипике).Поэтому теоретически существует очень большое количество возможностей для объяснения названия Дхаммапады. Они определяются сочетаемостью слов одного (дхамма) и другого (пада) ряда. «Стезя добродетели», «Стезя закона», «Стезя учения», «Стезя религии», «Основа добродетели», «Основа закона», «Основа учения», «Слово о добродетели», «Слово о законе», «Слово об учении», «Стихи о добродетели», «Стихи о законе» и т. д. — все эти переводы слова Дхаммапада, а также ряд других, почти в одинаковой степени удачны или, напротив, неудачны. (Следует упомянуть, что С.Ф. Ольденбург, имея в виду очевидную игру слов в названии памятника, предлагал переводить его как «Стопы закона».) Едва ли целесообразно пытаться выбрать из них лучший вариант. И дело здесь, конечно, не столько в том, что сейчас уже трудно добраться до первоначального значения древнего слова, сколько в принципиальной многозначности названия Дхаммапада, которое, нужно думать, по-разному понималось в зависимости от эпохи и от школы.
Древним индийцам было присуще творческое отношение к слову. Оно проявлялось двояко: с одной стороны, к определённому слову пристраивались длинные синонимические ряды, придумывались изощрённые «изобразительные» слова (часто сложные) для обозначения простейших понятий; с другой стороны, в Индии хорошо понимали знаковую природу слова, осознавали огромные потенциальные возможности формально одного и того же слова для выражения самых различных понятий; знали, что значение слова в большой степени определяется целой системой, в состав которой входит данное слово. Именно поэтому для индийской литературы, философии или религии характерно использование примерно одного и того же набора слов и терминов, которые, однако, в разных направлениях и в разные периоды означали существенно различные понятия. Из сказанного следует, что определить первоначальное значение слова Дхаммапада можно было бы лишь в том случае, если бы в точности был известен культурно-исторический контекст, в котором возник этот памятник. Впрочем, и в этом случае значение расшифровки названия оказалось бы весьма небольшим, так как оно объясняло бы лишь один из эпизодов в общей теме функционирования Дхаммапады как художественного, религиозного, философского, догматического памятника. Рассматривать же Дхаммападу только в генетическом или в узко синхронном плане (например, III в. до н. э., секта тхеравадинов и т. д.) едва ли целесообразно: нужно помнить, что она была живым, современным словом и в эпоху её создания и в каждый из последующих периодов вплоть до настоящего времени. Да и само понятие «эпоха создания» в данном случае весьма неопределённо. Можно говорить о создании данного текста, буквы, но важно не забывать, что более чем две тысячи лет почти непрерывно возникают всё новые и новые концепции и представления, опирающиеся на один и тот же старый текст. Буква текста остаётся, изменяется его дух.
По этим же соображениям вопрос о хронологии Дхаммапады в абсолютной датировке (видимо, III или даже IV в. до н. э.) не имеет первостепенного интереса, тем более что одна точная дата в том хронологическом хаосе, который характеризует историю индийской литературы в древности, почти ничего не даёт. Важнее было бы определить относительную хронологию оформления Дхаммапады как единого целого. Но, к сожалению, нам не известна в достаточной мере система идей и представлений предшествующего периода, отражённая, возможно, в первоначальном Каноне или в текстах, промежуточных между ним и дошедшим до нас текстом Типитаки. Естественно, что обычно проводимые наблюдения по относительной хронологии Дхаммапады или очень расплывчаты или касаются лишь отдельных мест памятника, которые, принадлежа, как правило, к «общим» местам буддийской или, — даже шире, — индийской литературы, могли кочевать из одного текста в другой.
Особое положение Дхаммапады и её исключительная популярность, помимо ряда других данных, подтверждается многочисленностью рецензий и вариантов этого памятника.
Наиболее известной и авторитетной рецензией является палийская, состоящая из 423 стихотворных сутр, разделённых на 26 глав. Именно по ней и сделан публикующийся в этой книге перевод.
Существуют и другие рецензии Дхаммапады, частично связанные с палийским текстом, а в большинстве случаев довольно значительно отличающиеся от него, но восходящие вместе с ним в конечном счёте к одному общему источнику.
Одним из оригинальных вариантов этого общего источника является санскритская версия, связываемая с именем Дхарматраты (что подтверждается также китайской и тибетской традицией). Санскритская версия отражена в одном из вариантов китайской Дхаммапады, представляющем скорее комментарий, чем собственно текст памятника, а также более непосредственно в так называемой Уданаварге, рукописи на брахми, найденной впервые во время третьей Турфанской экспедиции Грюнведеля и Ле-Кока34. Уданаварга, принадлежащая к школе сарвастивадинов, содержит в себе не только ряд глав, одноимённых с соответствующими палийскими (главы о серьёзности, о приятном, о желании, о пути, о цветах, о гневе, о разном), но и дополняет их рядом новых, отсутствующих в палийской версии (ср. Удана). С санскритской Уданаваргой связан тибетский вариант, опубликованный почти полвека назад и ещё раньше переведённый, а также перевод на тохарский В, найденный в начале XX в. в Восточном Туркестане.
Предполагают также существование особой рецензии на гибридном санскрите, легшей в основу другой китайской версии.
Китайские разновидности Дхаммапады представлены четырьмя основными вариантами списков, восходящими к разным источникам. Из этих разновидностей наиболее известна та, которая теснее всего связана с палийской версией. Тем не менее различия между ней и Дхаммападой на пали достаточно велики. Китайская версия содержит 39 глав вместо 26 в палийском тексте; при этом кое-что из китайской версии не находит никакого отражения в палийской и наоборот.
Из всех рецензий Дхаммапады, обнаруженных в конце XIX — начале XX в., наибольший интерес вызвала, пожалуй, находка в Хотане рукописи на кхароштхи, содержащей фрагменты Дхаммапады. Эта рукопись, написанная на одном из северозападных пракритов, была приобретена французской экспедицией Дютрёй де Рэна и русским генеральным консулом в Кашгаре Н. Ф. Петровским, чьё имя неразрывно связано с ценнейшими приобретениями центральноазиатских рукописей. Э. Сенар во Франции и С.Ф. Ольденбург в России издали найденные фрагменты, вокруг которых сразу же разгорелись научные споры, продолжающиеся до сих пор. Они были вызваны тем, что пракритская рецензия на кхароштхи, как и другие, несомненно существовавшие, пракритские версии Дхаммапады, были важнейшим связующим звеном между различными известными до тех пор версиями. Она окончательно подорвала старое мнение о том, что палийская версия точнее всего передаёт первоначальный текст и является самой древней. Кроме того, открытие пракритской Дхаммапады существенно продвинуло вперёд наши познания в области соотношения пракритов и их использования для проповеди буддизма, подтвердив тем самым знаменитый отрывок из Чуллавагги (5, 33), излагающий слова Будды («Вы не должны перекладывать слова Будды на ведийский язык. Кто делает так, тот совершает грех. Я говорю вам, бхикшу, учите слова Будды каждый на своём собственном диалекте»). Наконец, пракритская Дхаммапада дала новый импульс к исследованию вопроса о языке первоначального буддийского канона. Последние по времени публикации фрагментов пракритской Дхаммапады дают более надёжный материал для дальнейших поисков и решений. Теперь стало окончательно ясно, что исследователь, собирающийся работать в области первоначального буддизма, не может ограничиться только палийскими текстами. Пример Дхаммапады, может быть, один из наиболее показательных; он лишний раз подтверждает правоту слов Ф. Веллера о том, что «работы, опирающиеся исключительно на палийский Канон, бесплодны и бесцельны».
В связи с наличием довольно большого числа версий Дхаммапады на разных языках встаёт проблема реконструкции первоначального текста этого памятника, к сожалению, до сих пор ещё не поднятая. Это обстоятельство затрудняет конкретную реконструкцию хотя бы отдельных фрагментов текста. Несомненно, что первоочередной задачей является критическое издание всех версий и вариантов Дхаммапады и составление словаря соответствий (подобного «Pali Tipitakam concordance»), в котором были бы отражены все текстуальные варианты разночтений. В дальнейшем следовало бы определить, какие рецензии обнаруживают между собой преимущественные связи и каков характер этих связей: эта чисто филологическая работа должна бы была быть подкреплена тщательным лингвистическим анализом связанных между собой списков независимо от того, на каком языке они написаны (в этом отношении первые шаги уже сделаны в работах Г. Людерса). После предварительной работы, связанной с критикой текста, оценкой источников и анализом языка, можно было бы попытаться восстановить первоначальный текст Дхаммапады, прежде всего в ряде ключевых мест, по-разному и противоречиво отражённых в различных рецензиях. Однако было бы неверно думать, что подобная реконструкция приведёт к чему-либо большему, чем к установлению некоторой сети соответствий, в той или иной степени характеризующей некоторые звенья системы представлений первоначального текста. Дело в том, что при реконструкции такого рода, по существу, использовались бы отдельные элементы, лишь формально соотнесённые друг с другом, но вырванные из контекста тех частных систем, в которые они входят. Более эффективной представляется «внутренняя» реконструкция первоначального текста, основанная на том, что каждый вариант Дхаммапады можно рассматривать как отражение (прямое или косвенное: первой, второй и т. д. степеней) исходного текста. При реконструкции такого рода у исследователя есть гарантия, что он в своей работе оперирует не отдельными элементами, а целыми системами или подсистемами, обеспечивающими надёжность восстанавливаемой картины; понятно, что такой метод наиболее точно выявит зависимость и производность одних рецензий от других и степень их авторитетности и аутентичности. В высшей степени полезным было бы установление признаков, по которым данная система противопоставлена сосуществующим с ней другим системам представлений. Лишь после такой работы, позволяющей рассматривать каждый текст Дхаммапады как своего рода зеркало, отражающее с разной степенью точности особенности первоначального текста, должен начаться решающий этап реконструкции, основанной на сопоставлении полученных «отражений» первоначального текста. Понятно, что учёный, занимающийся такой работой, должен знать некоторые положения, важные в методологическом плане (чем больше расхождений и противоречий между разными текстами, восходящими к одному и тому же источнику, или внутри одного и того же текста, тем более глубокой и обоснованной оказывается реконструируемая часть; монолитность и унифицированность текста, как и большая его распространённость, чаще всего свидетельствуют о позднем происхождении текста; среди различных элементов текста наиболее важны те, которые слабее всего мотивированы или не мотивированы вовсе; для восстановления первоначального состояния, как правило, существенны не те тексты, которые формально стоят ближе к этому состоянию, а те — пусть очень несходные с ним, которые являются результатом хотя бы и многочисленных, но закономерных, по возможности одно-однозначных, преобразований, и т. д.).
Разумеется, пути и средства реконструкции могут уточняться или даже изменяться; сейчас же важнее подчеркнуть принципиальную возможность восстановления первоначального текста Дхаммапады или её фрагментов. Однако возможность восстановления еще ни в коей мере не предрешает вопроса о целесообразности реконструкции. Он решается исключительно в зависимости от того, насколько ценным источником для истории раннего буддизма следует считать Дхаммападу, в данном случае — палийский текст её.
Выше были высказаны сомнения относительно того, что палийская рецензия в целом точнее или полнее других отражает первоначальный буддизм, и поэтому сразу же следует расстаться с мыслью о том, что она ближе других к праканоническим представлениям. К тому же есть все основания думать, что палийский текст в генетическом плане весьма неоднороден: наиболее древними являются, видимо, те части, где представлена ещё довольно простая по форме, не осложнённая философскими рассуждениями морально-этическая концепция буддизма, где слово «дхамма» выступает в значении, предельно близком к его употреблению в направлениях индуизма, и не имеет тех сложных оттенков, которые встречаются, например, в начале Дхаммапады; наиболее поздние отрывки характеризуются философскими тонкостями, словоупотреблением «дхаммы», во многом перекликающимся с Абхидхармакошей Васубандху, отражением роста и расширения буддийской сангхи и буддийской доктрины, становящейся официальным учением. И тем не менее палийская рецензия Дхаммапады — совершенно уникальный источник по истории раннего буддизма, и её значение в этом отношении едва ли можно переоценить.
Палийская Дхаммапада — самая авторитетная и освящённая традицией версия этого текста. Её место и отношение к идейному содержанию всех других произведений, входящих в Канон, достаточно хорошо известно, и поэтому Дхаммападу можно исследовать не только изнутри, но и извне, негативно. Палийский текст был священным и наиболее оберегаемым. Он был источником буддийской мудрости в течение тысячелетий, и нам более или менее полно известна эволюция в понимании тех или иных мест палийской версии и в их интерпретации, а это дает возможность понять динамическое равновесие представлений в древнем палийском тексте. Наконец, палийская рецензия вышла далеко за пределы хинаяны, и идеи этого текста получили ещё одно отражение в призме махаянистской традиции. Можно сказать, что, продолжая своё существование во времени, текст на пали приобрёл дополнительную функцию — вневременную, став определённым символом буддизма в одном ряду с соответствующими памятниками индуизма и джайнизма. Ничего подобного нельзя сказать о других рецензиях Дхаммапады.
Каждый, кто читал Дхаммападу, как бы он ни был увлечён и поражён оригинальностью этого памятника, обнаружит, что многие мысли, содержащиеся в этом тексте, он встречал уже раньше, в других великих произведениях. Существует огромная литература, посвящённая таким сопоставлениям (иногда текстуальным). Отдельные мысли, отражённые в Дхаммападе, находят в индийской литературе разных народов, времён, направлений, в диалогах Платона, в раннехристианских произведениях, у мистиков средневековья. Тема человека и смерти находит точнейшие аналогии в «Мыслях» Паскаля и у Тютчева, в книгах современных экзистенциалистов. Некоторые места напоминают соответствующие высказывания Канта, Ницше, Рассела и других философов. Чаще всего в таких случаях, конечно, не может быть и речи о заимствованиях или влияниях. Просто в Дхаммападе поднято много «вечных» вопросов, всегда волновавших человека. И как бы ни были поразительны аналогии с другими произведениями, едва ли следует им придавать столь большое значение, как это принято делать до сих пор, ибо специфика Дхаммапады определяется не этими внесистемными сходствами, а той единственной конфигурацией идей, которая свойственна только этому памятнику, и признаками, по которым система представлений Дхаммапады противопоставлена другим, частично пересекающимся с ней системам идей. Отсюда можно сделать один чрезвычайно важный вывод: текст Дхаммапады нужно рассматривать прежде всего синхронно и считать его — для определённого периода и для определённой среды — единым, не имеющим противоречий. То же, что кажется противоречивым сейчас, не было таковым для исследуемого периода; и если все части текста и не образовывали идеально гармоничного сплава, то, во всяком случае, все противоречия оказывались нейтрализованными. Такой подход объяснил бы мнимость противоречий между призывами быть энергичными и одновременно смириться, стать выше добра и зла и не причинять зла (т. е. быть добрыми) и т. д. С его помощью хотя бы отчасти можно было бы сделать более понятным факт употребления в этом памятнике слова «дхамма» в очень большом числе значений (явление, почти беспрецедентное для священного текста, рассчитанного на огромное количество последователей буддизма).
Прежде чем перейти к анализу художественных особенностей Дхаммапады, следует сказать несколько слов о двух центральных понятиях, занимающих ключевые позиции в системе представлений буддизма и отражённых в нашем памятнике, — о дхамме и о нирване.
Слово дхамма, как уже говорилось выше, чрезвычайно многозначно. Оно происходит от глагола dhar — «держать», «поддерживать» и задолго до первых буддийских текстов совершило длинный путь развития. Во всяком случае в Ригведе в качестве эпитета Индры встречается слово dharmarkrt (VIII, 87, 1), обозначающее «творящий дхарму». Не считая ряда других слов того же корня, особенно следует отметить наличие в Ригведе слов dharmán («носитель», «распорядитель», «опора») и dhárman («защита», «опора», «крепкое установление», «закон», «порядок» и т. д.). Некоторые гимны ещё достаточно наглядно дают почувствовать первоначально конкретный характер слова dharman и его отличия от более абстрактного слова ṛtá, в дальнейшем иногда смешиваемого с ним (см.: Ригведа, IX, 97, 22 — 23 и т. д.). В Атхарваведе встречается уже и слово dharma, обозначающее «правило» или «обычай». В брахманической литературе это слово приобретает некоторые новые оттенки значения — «добродетель», «закон», «моральный долг»; появляются сочетания со значением «хранитель дхармы», «дхарма есть истина», «дхарма и истина» и т. д. В период Упанишад слово дхарма всё более отождествляется с понятиями «истина», «истинная мораль», «истинная религия». Наряду с этим существуют и другие значения, иногда более специализированные: возникает целая литература, охватывающая дидактические, политические, юридические и т. п. произведения и называемая дхармашастра. Скорее всего первоначальный буддизм и усвоил слово «дхарма» (на пали — «дхамма») именно в том немного расплывчатом, недостаточно терминологичном и широко известном значении, которое оно имело в период Упанишад. Возможно, такое предположение оправдывается и употреблением слова дхамма в надписях Ашоки. Такова предыстория этого слова в древнеиндийском языке, подробно описанная в статье Е. Вильман-Грабовской. Дальнейшая его судьба не менее богата и значительна; здесь нет необходимости вдаваться в детали, так хорошо и полно проанализированные в буддологической литературе и прежде всего в трудах О.О. Розенберга и Ф. И. Щербатского Достаточно лишь сказать, что в махаяне последующее развитие теории дхармы определялось общей идеей, согласно которой существование — это переплетение множества тончайших предельных элементов материи, разума и сил, причем эти элементы и представляют собой единственную реальность, а сочетание их — не более чем название, покрывающее множество элементов, или дхарм. Целые направления в буддийской философии занимались изучением дхарм, определением их свойств и качеств. Несмотря на существенные различия между школами буддизма и на трансцендентный характер дхарм (по крайней мере, так считали многие авторитеты в области буддизма), понимание их как элементов существования выделяет буддизм среди всех других направлений. Однако такое значение слово дхарма приобретает в несравненно более поздний период, чем время оформления Дхаммапады и, главное, в несколько иной среде. Единственным исключением является, кажется, употребление этого слова в первых строфах Дхаммапады, отражающее махаянистское понимание дхармы. Можно думать, что эти строфы были включены в основной текст позднее (ср. их особое положение в 1-й главе). Что же касается первых веков существования этого памятника, то они не знали ещё дхаммы, отличной от дхармы индуизма, и поэтому едва ли теория дхаммы была тогда центральной концепцией буддизма и противопоставляла его по этому признаку другим направлениям в истории развития древнеиндийской мысли.
Точно так же едва ли можно говорить о разработанной теории нирваны применительно к раннебуддийской литературе и вообще о нирване как важном признаке именно буддийской концепции. Как и дхарма, нирвана стала одним из фундаментальных понятий буддизма значительно позже, чем период сложения Дхаммапады. Заблуждения исследователей XIX и первой четверти XX в. как раз и состояли в том, что понятие нирваны осложнялось ассоциациями, возникшими при чтении относительно поздней литературы, и надуманным противопоставлением нирваны паринирване, ещё более запутывавшим вопрос о сущности термина. Исследования Валле Пуссэна и Ф.И. Щербатского, а за ними и ряда других исследователей, показали, что разработка теории нирваны относится к более позднему времени и связана прежде всего с именами великих философов северного буддизма (ср., например, Мадхьямикашастру — глава 25 об анализе нирваны). В эпоху же первоначального буддизма теория нирваны едва ли существовала (сам Будда избегал прямых ответов на вопрос о сущности и природе нирваны).
Усвоив это слово в значении «затухание», «остывание», раннебуддийские тексты применяют его для обозначения состояния, когда прекращаются желания, ненависть и мрак невежества. Не случайно поэтому, что в Буддхавансе три огня страсти, ненависти и заблуждения противопоставлены нирване, а существование — несуществованию; такой взгляд опровергает до сих пор распространённую (особенно в популяризаторских работах) точку зрения, согласно которой нирвана — противоположность существования и синоним уничтожения и пассивного покоя. На самом же деле нирвана является состоянием покоя только в смысле отсутствия страстей; во всём же остальном она — проявление высшей деятельности и энергии духа, свободного от оков низменных привязанностей. Такое понимание нирваны находилось бы в соответствии с личным опытом Будды, который, достигнув нирваны, в течение нескольких десятилетий продолжал свою проповедь.
Нет никаких оснований полагать, что в Дхаммападе понимание нирваны отличалось от только что изложенной раннебуддийской точки зрения. Во всяком случае ещё Макс Мюллер указывал, что ни в одном месте Дхаммапады не встречается такой ситуации, в которой слову нирвана нужно было бы придать значение уничтожения.
*
Дхаммапада относится к числу тех произведений, которые, как говорит традиция, составлены из изречений, приписываемых Будде и произносившихся им по поводу того или иного случая (комментаторы подробно излагают их). Если же учесть, что в Дхаммападе весьма полно и широко изложены основные принципы морально-этической доктрины раннего буддизма, то станет понятным авторитет, которым она пользовалась и пользуется до сих пор у последователей буддизма, справедливо видящих в ней компендиум буддийской мудрости, произведение, претендующее на роль учебника жизни.
Для нашего времени значение Дхаммапады состоит, пожалуй, прежде всего в том, что она является одним из самых высоких достижений древнеиндийской и мировой художественной литературы. Прелесть Дхаммапады заключается в необыкновенном изяществе её сутр, каждая из которых представляет собой законченный афоризм, поражающий ёмкой краткостью и образностью. Этот лаконизм достигается не только благодаря строгой строфической форме сутр (Дхаммапада написана стихами двух размеров — одиннадцатисложным triṣṭubh и восьмисложным anuṣṭubh), но и в силу исключительной чёткости мысли, выраженной с искусной простотой, часто в виде тезиса и антитезы. Этой же цели служат и некоторые специальные приёмы, относящиеся как к построению отдельных частей произведения, так и к стилю. Несмотря на то что каждый афоризм может рассматриваться как самодовлеющий, обычно целый ряд их связывается друг с другом цепью малозаметных переходов, плавно развивающих основную мысль данной части. Такое построение каждой главы позволяет в отдельных строфах опускать некоторые детали, иногда даже важные, поскольку читатель или слушатель, знающий эстетический код главы, самостоятельно сумеет извлечь необходимую дополнительную информацию из целого, т. е. из всей главы, и компенсировать тем самым эллиптичность той или иной строфы. Точно так же система образов, используемых в Дхаммападе, чаще всего предполагает знание определённого эстетического кода древнеиндийской художественной литературы, интерпретированного с буддийской точки зрения. Отсюда образы потока, сметающего спящую деревню; прекрасного лотоса, родившегося из грязи; вьющегося растения, душащего дерево; пламени, не прекращающегося до тех пор, пока не перестают подкладывать топливо; терпеливого слона и т. п. Эти образы, даже если они едва намечены и предельно кратко выражены, вызывали у читателя целую картину или серию картин, для изображения которых потребовалось бы много места. В этой же связи следует отметить простой и непретенциозный язык, которым написана Дхаммапада, прозрачность строения недлинных фраз и почти полное отсутствие синтаксических идиоматизмов и неправильностей, выспренности и украшательства, свойственных высокому стилю махакавья, в котором были написаны произведения Ашвагхоши.
Будучи сборником изречений и преследуя, разумеется, и дидактические цели, Дхаммапада тем не менее лишена сухого рационализма, поучающего тона и следов догматизма, характеризовавших целый ряд буддийских дидактических сочинений. Каждая сутра Дхаммапады — это маленькое рассуждение на заданную тему, в котором тот или иной штрих из древнеиндийской повседневной жизни или необыкновенно конкретное сравнение, поясняя определённую мысль, переводят её в план житейского комментария, притчи, оттесняя дидактическую сторону на задний план. Может быть, именно в таких случаях и следует в первую очередь видеть фольклорные связи Дхаммапады, впитавшей в себя и лучшие традиции древнеиндийского народного творчества (о них можно судить по их отражению в литературе) и многие достижения чисто литературных жанров. Вероятно, за пределами собственно литературных форм следует искать причины столь распространённого в Дхаммападе (как, впрочем, и в других произведениях буддийской и индуистской литературы) явления, как разного вида повторы, которые наряду с чисто художественной функцией выполняли и прагматическую — помогали пониманию и запоминанию текста и делали ясной его структуру. Правда, в известном тексте Дхаммапады повторы обычно сосредоточиваются в пределах одной и той же главы; повторы же, встречающиеся по всему тексту, относительно немногочисленны и объясняются, видимо, недостаточно последовательной редакторской правкой первоначальной версии, более богатой повторами такого рода. Если бы первоначальный текст Дхаммапады был восстановлен и в нём действительно были отражены такие повторы, то можно было бы понять точный смысл этого памятника так, как его понимали тогда, когда он был создан. Для этого потребовалось бы только прочитать текст не в той линейной последовательности, как это делается обычно, а сначала все повторы, относящиеся к первой теме, затем — относящиеся ко второй, к третьей и т. д.
20210722-dsc_0017.jpg
Начало тропы гороо в Иволгинском дацане. Фото: Ольга Ладыгина
Дагба Очиров сидит за большим столом, заваленным книгами, сбоку стоит стул для посетителей. На табуретке у книжного шкафа в большой картонной коробке свернулась клубком бело-серая молодая кошка. Пока мы разговариваем с Дид Хамбо-ламой, она просыпается и отправляется совершать моцион по комнате, чувствуя себя там полной хозяйкой.
— До революции почти каждая семья отдавала одного из своих детей в монастырь на обучение, — рассказывает Дагба Очиров. — Дацан в то время был центром культуры, попавшие в него получали образование, недоступное другим. Дети начинали учиться в шесть-семь лет, после 16–17 многие защищались и заканчивали обучение с научной степенью. Они были элитой. Именно поэтому после революции лам безжалостно отправляли в ссылку — они пользовались очень большим авторитетом.
— А вам лично удалось встретить кого-нибудь из лам «старой закалки»?
— Да, мне довелось общаться с теми, кто получил дореволюционное образование. В 2003 году я провожал в последний путь одного из них и спросил его: «Что можешь сказать о своей жизни?» Он мне ответил: «Я счастливый. Я застал расцвет буддизма, видел великих лам — Даши-Доржо Итигэлова, Агвана Доржиева и других. Видел, как буддизм приходил в упадок, и дожил до его возвращения в Россию. Я больше полувека этого ждал».
Притчи о Будде и его учениках
Уроки Мастера, преподнесенные человечеству, заключаются не только в наставлениях или заповедях, но и в тех жизненных ситуациях, в которых его судьба сводила с учениками с целью передать им непосредственный жизненный опыт. Эти случаи из жизни Будды Гаутамы, что дошли до нас в нескольких вариациях, все же имели под собой подлинную историческую основу. Все эти истории, бережно сохраненные и переданные потомкам очевидцами, легли в основу многочисленных притч. На примере поступков непосредственных участников этих историй есть чему поучиться и нашим современникам.
Притча о гальке и масле
Раз пришли к Будде двое молодоженов с надеждой, что Мастер дарует им способ обрести семейное счастье до конца своих дней. Будда попросил их принести два горшка, один с маслом, а другой с галькой. Потом он поместил оба горшка в чан с водой, попросив юношу об одолжении разбить их. Юноша, выполнив повеление Будды, увидел что масло после этого всплыло, а галька упала на дно чана. Будда же произнес: «Теперь начинайте молиться своим богам и чудотворцам, чтоб они опустили масло на дно, а гальку подняли на поверхность воды, и увидим чем это все закончится». Юноша тут же возмутился и посетовал на то, что никакие боги не смогут изменить естественный ход вещей, масло не сможет опуститься, а галька, подняться, поскольку это противоречит законам природы.
Ответ Мастера был следующим: «Рассуждая о законах природы, ты так и не смог постигнуть главного правила, который заключается в том, что тяжкие поступки как галька неизбежно потянут вниз, а благородные деяния, что легки, как масло, поднимут вверх, и никакие боги и чудотворцы не смогут изменить их вес впоследствии. Чем раньше вы станете следовать этому закону природы, тем раньше исполнится то, о чем вы попросили».
Притча о лодочнике и трех грошах
Однажды Будда вместе с учениками, ожидая лодочника для переправы на другой берег, не терял зря время и спокойно созерцал красоту течения реки. Его умиротворение было прервано следующей картиной: прямо перед его глазами один неизвестный йог пересек реку по воде без помощи лодочника, скользя по ее поверхности, как по суше. Заметив, что все это видел сам великий Будда, он предложил ему продемонстрировать то же самое, подтвердив свой статус просветленного. Будда спросил йога, сколько же времени тот потратил, чтобы научиться такому способу пересекать реку, на что получил ответ: «Мастер, на это была потрачена вся сознательная жизнь, проведенная в суровых нескончаемых аскезах». В этот момент к берегу подплыл лодочник и Мастер спросил его: «Какова цена переправы?» «Три гроша». прозвучал ответ. Будда, обращаясь к йогу, произнес: «Ты слышал? Вот настоящая цена твоей жизни».
Притча о долгом молчании и вопросах
Некогда к Благословенному Гаутаме пришел известный ученый муж с большим свитком, в котором были записаны его вопросы Мастеру. Ученый зачитал их, чтобы ничего не упустить. Будда выслушал внимательно все вопросы до последнего, но сказал, что ответит на них обязательно при одном условии: тот должен подождать один год в полном молчании. Ученый согласился, но увидев, как один из учеников Будды, сидя под раскидистым деревом, захохотал, смущенно спросил Мастера: «В чем же тут дело, почему тот рассмеялся?» Будда посоветовал ученому спросить его самого.
Когда пришедший обратился к ученику Будды за разъяснениями, он ответил, что Мастер — хитрец и обманщик, что ему он обещал то же самое, попросив вначале подождать в молчании всего год, исключив все мысли и переживания. Но выяснилось, что мысли исчезли, и вместе с ними пропали и вопросы. Поэтому ученик сказал ученому, чтобы тот спрашивал именно сейчас, если в действительности жаждет услышать ответы, иначе вряд ли когда-нибудь услышит их из уст Мастера. Но Будда был тверд в своих мыслях, уверяя что нет никакой хитрости, и что если через год пришедший спросит его, он обязательно ответит, если же не спросит, то незачем будет отвечать. Так все и произошло. По прошествии года Будда спросил бывшего ученого: «Ну что же, друг мой, остались ли у тебя еще какие-то вопросы?» Вновь пришедший ученый в свою очередь тоже расхохотался и сказал: «Только лишь сейчас стало ясно, отчего смеялся ученик твой. Вопросы и вправду исчезли».
Притча о трех типах слушателей
К Будде Гаутаме пришел как-то раз очень культурный и образованный человек, знания которого были для него предметом особой гордости. Кроме того, этот человек занимал высокую должность в своем государстве, снискав себе славу и почитание. Поводом к посещению Мастера был один вопрос, мучающий его много лет. Будда, взглянув на него и даже не дождавшись самого вопроса, сказал, что не может сейчас ответить. Человек подумал, что Мастер чем-то очень занят и поэтому пренебрег им ради своих дел. Но ведь он проделал такой длинный путь, отложив в сторону государственные дела. Мастер тут же развеял его подозрения, сказав, что дело совсем не в том. «В чем же?» — возмутился человек. «Послушай мой рассказ о трех типах слушателей». обратился к этому человеку Будда.
«Первый похож на горшок, который перевернут вверх дном. В такой ничего не войдет, сколько ни изрекай истин — он наглухо закрыт. Второй подобен горшку, который стоит, как полагается емкости, но у него худое дно. Сколько ни лей воды в него, она вся выльется в эту дырку. Человек, подобный такому горшку, может воспринять то, чему его учат, но вскоре забудет. И третий тип точь-в-точь как горшок, заполненный нечистотами. Во-первых, там некуда лить — он уже наполнен, а во-вторых, даже если какое-то количество воды и пробьется сквозь эти нечистоты, то в то же мгновенье смешается с этой грязью, перестав быть чистой водой. Вы представляете собой именно такой тип слушателя — вы не готовы воспринять то, что будет сказано, поскольку переполнены своими домыслами и суждениями через край. В лучшем случае, если вам все-таки удастся что-то воспринять, ваше сознание исказит это до неузнаваемости. Очистите сначала свой ум, а потом приходите».
Притча о достижениях и потерях
Когда Гаутама Сиддхартха стал просветленным Буддой, ему задали вопрос о том, чего он достиг. В ответ он, улыбаясь, произнес: « Гаутама ничего не достиг, напротив, слишком много утратил». Тот, кто задал вопрос, был не на шутку удивлен: «Нам казалось, что стать Буддой — означает достичь недосягаемого совершенства, вечности, безупречного знания, а ты, Учитель, говоришь, что ничего не достиг, да еще и очень многое потерял. Как же это понимать?» Будда немедленно ответил: «Буквально. Гаутама потерял все, что у него было к тому времени: свое знание, свое сердце, свое неведение, свое тело. Гаутама утратил тысячи дорогих вещей, перестав быть самим собой, и ничего в итоге не приобрел, ведь то, что он получил — уже было с ним. Это было его изначальной природой. Гаутама просто ушел от себя, чтобы вернуться к себе. Не стоит считать это достижением. Мыслить в этой категории — значит пребывать в иллюзии».
Таковы заветы великого подвижника духа, благословенного Будды Гаутамы. Все, чему так ненавязчиво учит нас Будда, абсолютно лишено какой-либо скучной назидательности. И буддизм не является религией в обычном понимании этого слова. Скорее это древнейший источник знаний, свод непреложных истин о мироздании, подобный в чем-то научным теориям великого Ньютона или Эйнштейна, за той лишь оговоркой, что предлагаемая ими картина мира может устареть, а то, чему нас учит Будда, навсегда останется непререкаемым, в силу своей божественной универсальности.
detali_ivolginskogo_dacana_foto_wikipedia.org_yana_krasnopevceva.jpg
Барабаны хурдэ, Иволгинский дацан. Фото: wikipedia.org, Яна Краснопевцева
— В Бурятии помимо буддизма распространён шаманизм. Они не противоречат друг другу?
— Буддизм — самая старая из мировых религий и самая демократичная. Как-то при мне великого Бабу-ламу спросили, как он относится к шаманизму, и он сказал: «Это благодатная благородная почва, прекрасно вспаханная. На ней хорошо всходят семена буддизма, христианства или ислама». Рано или поздно люди дорастают до одной из мировых религий, многие шаманисты переходят в буддизм.
Духовная основа буддизма
В буддизме нет ничего, что могло бы противоречить фундаментальным основам какого-либо другого философского или религиозного учения, потому что он зиждется на элементарном здравомыслии. Примеры из жизни великого Наставника учат нас необычайной скромности, отзывчивости, всепрощению и пониманию. Если мы хотим в финале своей жизни прикоснуться к тому, чему нет предела, или просто остаться людьми — эти качества надо развивать и лелеять в себе с самого детства.
Христос апеллировал в первую очередь к эмоциональной составляющей сознания заблудших иудеев, в качестве основного довода в пользу своей божественной природы демонстрируя свои сверхчеловеческие возможности. В жизнеописании Будды подобные чудеса почти отсутствуют, или, по крайней мере, являются малозамеченными. Это само по себе, конечно, не означает отсутствия у Будды сверхспособностей — ими он был также наделен от природы, чему есть немало свидетельств. Причина же кроется в том, что индийский народ не был маловерным, а потому не нуждался в чудесах. Будучи довольно дисциплинированным и склонным к неспешным размышлениям о вечности, народ Индии нуждался в том, чтобы кто-то преподнес ему духовные уроки обретения бессмертия.
По словам самого Будды, время — величайший учитель, но вся беда заключена в том , что оно убивает своих верных учеников. И Будда учит нас тому, как отстраниться от категории времени, поскольку она очень условна, как занять позицию стороннего наблюдателя и, избежав тления, прикоснуться к вечности. В его заповеди, обращенной к сердцу человека, прозвучал призыв к бесконечному состраданию, обретению подлинной свободы в отречении от всего бренного и преходящего, к постижению высших духовных законов чередования жизни со смертью, звенья которых и составляют цепь вечности.
